Кофемолка - Страница 11

— Então porque você não está falando o Português?

— Город Бразилия, штат Индиана. Всего в пятнадцати милях, представьте себе, от города Польша, штат Индиана.

— Ага, — сказала она. — Вернетесь в старушку Бразилию? — Это была строчка из Фрэнка Синатры. Я еще никогда не встречал девушек, которые а) цитировали бы песни Синатры второго эшелона и б) предполагали, что я их знаю.

— Ни в коем случае, — сказал я. — А вы-то как знаете португальский?

Тупой нажим на «вы» мог быть интерпретирован как расизм, или сексизм, или и то и другое, и на меня накатила новая волна паники. Соседка моя, впрочем, и бровью не повела.

— Как? Да плохо, — сказала она. — Мои бабушка с дедушкой из Малайзии. То есть они китайцы, но… это все довольно сложно. Они не говорили на бахаса Малайзия, но знали немного старый португальский, на котором, как вам наверняка известно, до сих пор говорят в Малакке. Так что они пользовались им как lingua pugna, — она бросила на меня быстрый взгляд и чуть занизила оценку моего интеллекта, — ну, чтобы ссориться при мне. Я очень рано научилась говорить: «Прочь отсюда, и не возвращайся». На удивление полезная фраза для марафона, кстати.

Когда она закончила эту реплику, я был влюблен.

— Меня зовут Марк Шарф, — представился я, протянув влажную руку. — Хотите знать, какой язык служил lingua pugna моим родителям?

— Нина. Русский? Польский?

— Английский.

Мы обменялись преувеличенно официозным рукопожатием и одинаковыми улыбками. В метре от нас человек в мокрой майке с надписью «Жми до конца, Томас, сделай это для Дугги» согнулся в рвотных позывах над горой праздничного мусора.

— Хотите пойти поговорить по-английски где-нибудь еще? — спросил я, наблюдая углом глаза, как к нашей скамейке неуверенно бредет багровый Блюц.

— Давайте, — не задумываясь согласилась Нина. — Я уже почти два часа без капли кофе.

В течение следующих пяти дней мы провели вместе восемьдесят часов из доступных нам ста двадцати, причем ни одного — в постели. В своем роде марафон. Никогда еще мне не доводилось сходить на пять многочасовых свиданий подряд и так и не понять, заинтересована во мне женщина или нет. Помнится, под конец мы каждый раз целовались и даже лапали друг друга, но таинственным образом с этими движениями не передавалось никакой информации. Нина олицетворяла собой принцип взаимности. Каждый ее шаг был идеально симметричным ответом на мой. Она не останавливала и не поощряла. Когда на шестой день она наконец перестала себя сдерживать, моментальное, взрывное крушение ее фасада меня не на шутку испугало. Мне показалось, что я ее в самом буквальном смысле сломал, разбил какой-то внутренний гироскоп. Однако к завтраку она уже исправила сбой, нашла способ быть одновременно приветливой и отстраненной. Я понял, что Нина теряет контроль, только взвесив все доводы и решив его потерять. Там же и тогда же — необычное, право, поведение для «следующего утра» — я мысленно поклялся, что рытье подкопа под выстроенные этой женщиной оборонительные укрепления станет делом моей жизни.

Жизнь не понадобилась. Это заняло всего год, с неоценимой помощью Ки: чем настойчивее она пилила Нину по поводу ее нового безработного парня, чье самое большое достижение — незаконченная дипломная об Анне Ахматовой, тем более привлекательным и надежным я становился. Через несколько дней после того, как я по рассеянности ответил на телефонный звонок в квартире у Нины и Ки попросила передать наилучшие пожелания дочери, «когда я закончу», Нина предложила мне переехать к ней.

Она жила в десяти кварталах от скамейки, на которой мы познакомились, в квартире из тех, что глянцевые журналы без иронии называют «апартаментами»: это был этаж в двухсотлетнем особняке, с камином резного дуба, потолочными розетками, напоминавшими завитушки на хорошем безе, и старинными гвоздями, которые периодически высовывались из паркета, чтобы драть гостям носки. Устав ее кооператива предусматривал подрыв здания и массовое самоубийство в случае появления «Макдональдса» в радиусе трехсот метров. Кому принадлежала эта квартира, было не совсем понятно. Она была куплена на имя Нины. Деньги были заняты у Ки. И за прошедшие после покупки два года ее стоимость неожиданно удвоилась, что теоретически сделало Нину квиты с Ки, но на деле запутало вопрос еще больше.

Существовало три подхода к этой ситуации. Нина видела себя в качестве брокера-любителя, успешно инвестировавшего деньги клиента и заслужившего определенный процент от прибыли. Я рассматривал ее как фирму с венчурными инвесторами, которой теперь причитается вся прибыль минус определенный процент. А Ки, разумеется, считала, что просто подарила дочери премиленькую квартирку.

Скорее всего она была права. Мы находились в эпицентре бума недвижимости — вся добавленная стоимость существовала только на бумаге. Цены на жилье поднимались одинаково и везде, от Йонкерс до Шипсхэд-бей. Мы получили наш выигрыш в жетонах казино; в настоящие деньги они превращались только снаружи, а идея покинуть Нью-Йорк нам, конечно же, в голову не приходила. Скрытый подвох жизни в этом городе заключается в том, что переезд куда-либо еще всегда, независимо от обстоятельств, несет в себе пораженческие нотки. По крайней мере, так на это посмотрят твои друзья. «Не выдержал», — сочувственно вздохнут они на посиделках в самом западном кафе США, подающем приличный маккиато. Не справился со злыми улицами. Самооценка привилегированного нью-йоркца вращается вокруг маниакального заблуждения, что жить в Нью-Йорке непросто.