— Нет, сняла на время каморку. Тысяча пятьсот в месяц. Цены здесь сумасшедшие. Ки в Куала-Лумпуре, кстати, продает ту самую квартиру, которую она мне купила. По-моему, сделала на ней кучу денег.
Опять тишина. Я расслышал слабый шум уличного движения где-то под Нининым балконом. Беседа буксовала. Курение, впрочем, было хорошим знаком. Курение означало, что она старается разозлить Ки.
— Слушай! — начал я уверенно и тут же застыл. Прости? Я поступил ужасно? Люблю? Вернись?
— Я понятия не имел, куда это я собрался со своим командным тоном. Я сымитировал кашель, чтобы хоть как-то закончить фразу.
— Слушаю, — сказала Нина. — Ты что, тоже там куришь?
— Нет. — А неплохо было бы. Балкон, сигарета, спиралями уходящие в темноту искры — крайне заманчиво. — Как там работа?
— Нормально. Банк. Живу по расписанию биржи.
— А я вообще не знаю, по чьему расписанию живу. Вчера проснулся под вечерние новости.
— Помнишь Грабалов? — вдруг спросила Нина.
— Старая пара в Вене? Разумеется. А что?
— Они умерли. Месяц назад. Я прочла в «Таймс». Сначала он, а неделей позже с ней инфаркт случился.
— Господи. Какая жалость. Погоди… — Что-то в рассказе Нины было не то. — Их некрологи напечатали в «Таймс»?
— Его — да, — сказала Нина и откашлялась. — Он, оказывается, был… — Она пробормотала в трубку что-то, прозвучавшее как «краником влаги». Я догадался, что она в своей обычной манере прикрывает трубку рукой.
— Он был кем?!
— Охранником в лагере, — повторила Нина громче. — Дахау. Его узнал посетитель. Суд должен был начаться со дня на день, когда он отбросил коньки.
— Ничего себе.
— Ага.
Момент требовал особо долгой паузы, и мы покорились. Слышно было, как Нина чешет голову. Я непроизвольно заулыбался.
— Ну что, — начал я снова. — Как кофе в Сан-Франциско?
— Так себе. Опитки Сиэтла. Правда, нашла вот одно славное местечко на углу за отелем «Дрейк». Французское. Но не слишком французское.
— Как называется?
— Не помню. Бистро-чего-то-там.
— Кстати о французах. Я только что продал наше оборудование людям, которые собираются назвать свое заведение «Четыреста у бара».
— Как «Четыреста ударов»? — мгновенно поняла Нина. — О, какой ужас. Бедный Трюффо.
— Так вот где мы сбились с пути, — сказал я. — Подумать только: сейчас мы могли бы быть гордыми владельцами…
— «О суфле»?
Мы смеялись, пока не стало очевидно, что мы смеемся, чтобы оттянуть продолжение беседы.
— Мы смеемся, чтобы оттянуть продолжение беседы? — спросила Нина.
— Да. А ты хочешь ее продолжить?
— Да. Нет. Не очень. Еще нет. Но было хорошо.
— Да. Позвонишь мне еще?
— Да.
Мы выдержали еще одну дорогостоящую паузу, и выдержали ее блестяще, будто под общий метроном: когда парабола тишины дошла до нужной точки, мы отрывисто и одновременно распрощались и повесили трубки. Я осмотрелся по сторонам в поисках знамения, символа, сувенира и не нашел ничего. Помещение принадлежало кому-то другому.
Я пересохранил файл с первой главой «Мистера К.», отключил компьютер, вытащил из розетки шнур, обмотал его вокруг шеи «Мака», опустил весь аппарат в мусорный мешок, закинул получившийся куль через плечо, прощупал сквозь карман кольцо, потушил свет, лягнул входную дверь и вышел в ночь. Падал снег, легкий как пыль, первый в этом году.
Оказавшись снаружи, я закрыл дверь, дотряс стонущую железную штору до земли, протолкнул дужку навесного замка из закаленной стали в оцарапанную петлю на ее нижнем краю и защелкнул его, отсекая «Кольшицкого» от мира раз и навсегда.
Именно в этот момент я понял, что оставил свой телефон внутри. Понял потому, что он зазвонил опять. Он звонил, пока я путался в ключах и холодных замках, и терпеливо продолжал звонить, выхватывая синим дисплеем кусок красного дивана из темноты пустого кафе.
«Киркус ревьюз» — литературный журнал, рецензирующий книги за несколько месяцев до выхода; рецензии публикуются без авторской подписи.
Ссылка на рекламный лозунг сети пиццерий «Домино», специализирующейся на доставке на дом, — «Открой дверь, это „Домино“!»
Дорогой адрес с легким намеком на либеральный интеллект и космополитизм (та же улица на том же удалении от парка, но с восточной стороны означала бы, наоборот, претензию на наличие голубых кровей).
ХИАС — еврейское общество содействия иммигрантам, раскидывавшее вновь прибывших по провинциальным еврейским общинам.
То есть работали в ней четыре человека. Назначение Верховного судьи, в отличие от любого другого члена правительства, пожизненное.
Из комикса «Люди Икс». Росомаха, кстати, победил.
На крайнем востоке Нижнего Манхэттена есть четыре авеню, называющиеся не цифрами, а буквами — А, В, С и D. До середины девяностых Алфавитный Город считался одним из самых опасных районов Нью-Йорка; С («третья буква») и D не вполне благополучны до сих пор.
Бодега — небольшой и, как правило, замызганный магазинчик, торгующий простыми сэндвичами, пивом, газетами, лотерейными билетами и т. д.
Кит Макнелли — успешный ресторатор, нью-йоркский Новиков 1990-х годов, специализирующийся на слегка чересчур дотошном воспроизведении французских бистро в Манхэттене.
Сеть книжных магазинов «Барнс энд Ноубл» торгует сувенирными сумками с портретами литературных классиков, выполненными в характерном стиле гравюры.