Кофемолка - Страница 83

Греза прервалась. Юная брюнетка в очереди, наша бывшая постоянная клиентка из категории черный-кофе-с-собой, узнала меня. Не по портрету, слава богу.

— Эй, — сказала она, улыбаясь. — Как жена? Скучаю по вашему заведению.

— Недолго вы скорбели, — заметил я.

— Попалась, — она вскинула руки в розовых рукавичках. — Без кофеина не могу!

Пока я сочинял ответную реплику, пришла ее очередь заказывать: латте с обезжиренным молоком и плевком ванильного сиропа. Вкусы брюнетки заметно скатились под гору с угасанием путеводной звезды «Кольшицкого».

Кайл сидел в дальнем углу, изучая какие-то столбики цифр на экране здоровенного ноутбука «Делл». Он увидел меня и замахал, будто с борта корабля.

— Пришел вот устраиваться на работу, — объявил я.

— Ха-ха, — фыркнул Кайл. — Как делишки? Чего нового?

— Да так. Нина ушла.

— Ага. Знаю.

— Откуда?

— Она забежала попрощаться, — объяснил Кайл. — Подарила вот это. — Он ткнул пальцем в братиславское фото. — Сказала, ты, мол, одно купил, второе бесплатно.

— Ясно.

— Во глаз у человека. Талантливая, скажи? — В его мычании было столько неразбавленной, нескрываемой грусти, что мне даже стало чуть-чуть его жалко. Кайл взглянул на свою работу и захлопнул ноутбук. — Выпить хочешь?

— Два часа дня на дворе.

— По-моему, тебе нужно.

Сперва я потащил болвана в «Пол», но тот оказался наглухо задраен. Картину довершал плакат «СДАЕТСЯ» — «самоцветовский», разумеется. Я вспомнил, как предсказывал этому бару шесть месяцев жизни в июле. Я ошибся на три. Будь здоров, бармен с бачками.

В конце концов мы осели в реконтекстуализированной наливайке на углу Эссекс и Ривингтон под идиотским названием «Волшебник». Кайл взял себе «Егермейстер» и «Корону», традиционный двухходовый гамбит провинциального кутежника. Я остановился на «Джеке Дэниелсе» безо льда и сунул руку в карман за деньгами. Я был более или менее уверен, что в кармане восемь долларов; их оказалось два.

— Нет! — запротестовал Кайл как раз в нужную секунду. — Я угощаю.

— Так и быть, — недовольно согласился я. — Дела в «Дерганом Джо» идут прекрасно, как я посмотрю.

Мы выпили и перезарядились.

— Дела хуже некуда, — неожиданно признался Свинтон. — Работал у нас один пацан, так? Поскользнулся на полу, так? Теперь отсуживает компенсацию по страховке. Ну, ты не подумай, человек он хороший, очень хороший, — Кайл выставил обе ладони перед собой оборонительным жестом, а то, не дай бог, его застукают за излучением чего-либо кроме его фирменного безразмерного позитива. — Но одни юристы съели всю нашу маржу за октябрь. А цены на бензин? Ваще абзац! Доставка молока теперь сорок баксов в день, вынь да положь. Это поверх диких цен на само молоко. Не, вам везет. Вы маленькие, гибкие.

— Чувак, — сказал я. — Алё. Мы закрылись. Наш дом сносят.

— Еще лучше, — быстро же его развезло. — Друг друга-то у вас не отнимут. Вот в чем вся, эта, как ее, соль. Повезло тебе, повезло. Обос… особенно с Ниной. Ты ж знаешь, о чем я. Слышь, брат? Она ведь офигительная. Знаешь ведь? А?

У Кайла прорезался какой-то новый тембр; чистая, звенящая нотка печали парила, как высокое «до», над его долбящим басовым «ля-ля-ля», обращая мажор в минор одним мягким прикосновением.

Впервые за все время я внимательно пригляделся к нему. Мне пришлось насильно заставить себя это сделать, так как меня вполне устраивало мое устоявшееся представление о нем как о круглом пастельном пятне с розовой каемкой в дальнем углу моего поля зрения, где ему и было место. Я собрался и приказал своим зрачкам сфокусироваться сквозь алкогольную кисею на Кайле Свинтоне.

Я предполагал, что смотреть на Кайла будет невыносимо; что в результате получится «Поражение, глядящее в лицо Успеху», аллегорическая скульптурная группа с какого-нибудь римского фонтана. К моему изумлению, Кайл не выглядел как прирожденный победитель. Он выглядел уязвимым, честно говоря, так, как могут выглядеть уязвимыми только очень крупные мужские особи, а именно — неустойчивым. Его затянутый в ворсистый свитер торс казался слишком громоздким для барного стула, его локти — слишком большими и круглыми для стойки. Его нижняя половина, как у Блуто, сужалась почти к нулю. Хотя он был тяжелее меня килограммов на шестьдесят, большей частью за счет мышц, у меня создалось ощущение, что я мог бы повалить его легким тычком — если целиться достаточно высоко.

Еще мне пришло в голову, тоже впервые, что Кайл далеко не так молод, как кажется. Изначально я предполагал, что мы с ним примерно одного возраста, что управление «Дерганым Джо» — его первая работа после какого-нибудь невзыскательного колледжа (где он, вне всякого сомнения, досконально изучил гидравлику пивных бочек) и пары лет на немытом донышке сферы обслуживания. Теперь мне было очевидно, что это не так. Глубокие морщины расходились к востоку и западу от его круглых глазок подобно наскальному рисунку двух комет, летящих друг на друга. Его прическа, беззаботная льняная копна в стиле «первый парень на деревне», при ближайшем рассмотрении выдавала некую продуманную структуру: там определенно имела место какая-то маскировка военных объектов. Камуфляж просек и взлетных полос. Ему было как минимум тридцать семь.

Но главное — Кайл грустил. Не страдал, не терзался, просто грустил легкой задумчивой грустью, для которой в каждом языке имеется якобы непереводимое слово: saudade, tristesse, pechal. Той разновидностью грусти, которой заражаешься, когда проходишь мимо только что выброшенной елки в день после Рождества. Или когда влюблен.