Кофемолка - Страница 67

Волшебное слово «трюфеля» добавляло не менее пяти долларов к цене блюда (что бы вы предпочли, «бутерброд с яйцом» или «яйцо пашот с трюфелями на поджаренной бриоши с ростками подсолнуха и тертым грюйером»?), но означало оно только то, что мы вытряхивали на яйцо пару капель масла из белых трюфелей. Это масло, хоть и действительно дорогое — около ста долларов за бутылку, — было достаточно ароматным, чтобы взять всё остальные ингредиенты в заложники и высадить их где-то в районе Монте-Карло. Год спустя на две трети полная бутылка все еще смотрит на меня с кухонной полки.

В целом наша кухня напоминала некогда модный городской район в состоянии упадка. Сначала откидываются бутики и галереи, и на их место въезжает «Гэп»; затем «Гэп» уступает место «Олд нэйви», «Олд нэйви» — магазину «Все за 99 центов»; не успеешь оглянуться, как молодежь в огромных куртках начинает топтаться у закрытой бодеги и женщина в мини-юбке склоняется к пассажирскому окну «форда-тауруса» для делового разговора с нервным водителем.

Настоящий район вокруг нас тем временем становился ощутимо богаче. По вечерам рубашки от Пола Смита явно превалировали над ироничными майками. Наш «европейский» завтрак (с десяти до полудня) давно отмер, но внезапно участились заказы на двойной эспрессо поздними вечерами: в район стали просачиваться ночные трейдеры. Ближайший бар отменил «рок-н-ролльную викторину» и установил два плазменных телевизора, вечно настроенных на спортивные каналы. «Джазовый бранч» поднял свою заспанную голову.

Лаконичный серб, торгующий дорогой оптикой в конце нашего квартала, расширился, вытеснив из соседнего помещения гадалку. Пуэрториканский портной, подшивавший подолы за четыре доллара, уступил место очкастому британцу, который строил из себя Элвиса Костелло, специализировался на пошиве костюмов за четыре тысячи долларов с ужайшими лацканами и пурпурной подкладкой и втайне скидывал всю работу своему предшественнику.

Чуть дальше происходили еще более странные вещи. «Тоник» через пять улиц от нас, клуб, в котором мы с Ниной (в те дни, когда у нас были время и энергия ходить на концерты) переслушали всех от гитариста Марка Рибо в дуэте с необъявленной Йоко Оно до набирающего популярность Вика на разогреве у еле стоявших на ногах «Шпилерфрау», закрылся. Устрашающий кондоминиум сапфирного цвета пробился сквозь асфальт с южной стороны; чуть меньший теснил его с севера. Через день после закрытия «Тоника» Марк Рибо взломал забитую дверь, вышел на сцену и играл, пока полиция и приехавшие сносить здание рабочие не вытащили его на улицу. Разговоры об отеле на Орчард-стрит шли годами, но теперь на Орчард-стрит был отель, или по крайней мере скелет оного — серая бетонная клетка, рассевшаяся над гаражами и пятиэтажками. В Индиане мои родители, внезапно охваченные желанием перебраться в лучший климат, безрезультатно пытались продать двухэтажный дом, в котором я вырос. У Беллы появилась аллергия на холод — странное заболевание для уроженки Ленинграда, — и они хотели переехать к ноябрю; они урезали цену и продолжали кромсать, дойдя в конце концов до пятизначных цифр. На моем же острове этой суммы, умноженной на десять, еле хватило бы на однокомнатную квартиру. «Пузырь», о котором все заговорили, казался защитной сферой, силовым полем, мерцающим вокруг Нью-Йорка.

Вдобавок ко всему «Таймс» напечатала благоговейную статью об Ави Сосна, поставив ее — из всех возможных разделов — в рубрику «Стиль». Сосна выходил провидцем, мастером цайтгайста и чуть ли не общественным деятелем. По мнению автора, Ави уже оставил свой след в поп-культуре в середине восьмидесятых, когда стал снабжать хип-хоповскую тусовку трениками на заказ; теперь, в качестве миллионера-домовладельца, он якобы делал это опять, сдавая «со скидкой» помещения «модным» бутикам и галереям. От статьи создавалось впечатление, что Ави не просто владел куском района, но каким-то образом его курировал. Для тех, кто когда-либо встречал Сосна с его подтяжками и кругами пота под мышками, сама идея Ави как продвинутого трендсеттера — само упоминание слов «Ави Сосна» и «стиль» в одном предложении — звучала уморительно. Месяцем раньше мы с Ниной прохихикали бы над этим целую неделю. Сейчас, когда «Кольшицкий» находился практически в закладе у Сосна (еще один дохлый месяц означал бы разорванный договор аренды и потерянный залог), все это не казалось таким уж смешным. Меня впервые в жизни подмывало написать письмо редактору. Хотя что я мог сказать? Что мы и такие же, как мы, люди пришли в этот район по собственной воле и вкалывали как лошади, чтобы здесь остаться? Я даже не знал, было ли в этом что-либо похвальное.

На фотографии в газете Ави изо всех сил тщился выглядеть по-отечески, оглядывая свои владения с крыши одной из пятиэтажек. Подпись под снимком гласила: «Авигдор Сосна, ключевая фигура в ренессансе Нижнего Ист-Сайда, предпочитает оставаться в тени». Ага — настолько, что согласился позировать фотографу «Таймс».

Что-то задело меня в этом портрете. Я уставился на него, пытаясь определить причину, и наконец понял. Если отнять тридцать лет и добавить глаз, Ави был бы заметно похож на меня со сделанной Ниной фотографии. Той самой, которую Свинтон купил на вернисаже и в которую скорее всего сейчас метал дротики.

Я зашел в кафе и тут же на него напоролся: Свинтон жевал свой ежедневный круассан и подлизывался к моей жене.

Дело было после одиннадцати вечера в четверг. По расписанию работали Нина и Рада, но последнее время я перестал уходить домой после своей утренней смены. Я болтался по району: доходил до Деланси, съедал кусок пиццы в «Массимо», если там не было самого Массимо, наблюдал через ограду, как стайка китайских пенсионеров в сонном унисоне занимается тай-чи, гулял по засыпанной листьями аллее, разбивавшей надвое Аллен-стрит, смотрел и пересматривал фильмы в ближайшем кинотеатре. Потом возвращался на Фуллертон-стрит и составлял Нине компанию в метро по пути домой.