Кофемолка - Страница 37

Открытие по умолчанию получалось «мягким», как выражаются в ресторанном деле. Последние пару недель, пока мы все еще работали в тренировочном режиме, с улицы забредал посетитель-другой, не обращая внимания на погашенный свет и поднятые стулья в зале, и брал кофе с собой. Поскольку на этом этапе мы не рассчитывали ни на какие доходы, каждый доллар ощущался как напутственный сувенир, а каждый расчет — как игривая пьеска: мы и так варили кофе, а тут нам еще за него и деньги какие-то стали давать. Переход из статуса в статус получался замечательно постепенный. Ко дню официального открытия мы были не просто готовы. Мы были в деле.

Тем не менее предпремьерная нервозность нас все-таки догнала. Мы с Ниной и Радой провели добрый кусок субботы, носясь по залу и двигая солонки и перечницы на столиках на миллиметр левее или правее. Наконец, к семи вечера, мы набрались храбрости и отперли дверь. Нашим первым посетителем стала собака.

Это был маленький дружелюбный шпиц с влажными черными глазами и перевозбужденной манерой, на которой шпицы настаивают. Тянущийся от собаки длинный виниловый поводок вел к нашему второму посетителю — красивой девочке-готу с прошлой недели.

— Привет, — сказала та непосредственно в мой адрес, игнорируя Нину и Раду, которые обменялись многозначительными взглядами. — Смотри-ка, ты действительно здесь работаешь.

— Привет, — ответил я. — Более того, я владелец. Эспрессо? Меланж? Айншпеннер? Воды из унитаза для вашего друга?

— Как насчет бланка заявления на работу? — спросила она, знойнее с каждым слогом.

— Здравствуйте, — громко произнесла Нина, обнимая меня за талию и уставившись на гостью через прилавок. — Нина Ляу, отдел кадров.

Пристыженная гот купила ромашковый чай, заплатила и удалилась со шпицем в кильватере. Это была совершенно новая Нина, Нина, которой я еще никогда не видал, и она была само великолепие.

Вскоре после этого пошла настоящая работа. Поток приглашенных гостей и платежеспособных покупателей начался в районе восьми и не иссякал в течение часа. Я аж вспотел немножко, орудуя «Ранчилио». Нина стояла на кассе и держалась вполне неплохо. Она, кажется, вручила бесплатный кофе паре клиентов и взяла деньги у пары друзей, но первые были приятно удивлены, а вторые не возражали.

Мы попросили гостей принести какой-нибудь предмет, который им хотелось бы оставить на хранение у нас на полке, и большинство так и сделали. Блюц приволок двухтомную биографию Джона Эдгара Гувера. Лидия и вильямсбургский галерист Фредерик Фукс, пришедшие парой, презентовали нам фарфоровую модель человеческого мозга, обтянутую паутиной нежных трещинок. На минуту забежал Орен — мило с его стороны — с куском лепнины из снесенного особняка: одинокой алебастровой завитушкой, когда-то принадлежавшей, быть может, коринфской колонне. Оливер принес французские автомобильные номера с помятыми уголками, увидел Блюца и ушел. Диего, парень Рады с дредами, забранными в бугристый вязаный куль, преподнес ком тибетских молитвенных флажков. Берта-Из-Управления всучила Нине стеклянное пресс-папье с логотипом «Самоцвета», которое, стоило ей отвернуться, полетело в мусорку.

Вик Фиоретти заявился последним, как обычно, сгибаясь под громадным рюкзаком с гитарой и виня в опоздании «репетицию». На нем была рубашка в крупную клетку, расстегнутая до солнечного сплетения, кеды без шнурков и дурацкая кожаная шляпа с ракушками каури вокруг тульи.

— Добро пожаловать в «Кольшицкий», — сказал я. — Интересно выглядишь.

— Ага, — ответил Вик. — Этот ансамбль называется «теракт в комиссионке». Здорово, что вы в этом районе устроились. Знаешь «Кондитерскую»? Через два квартала? Я там играю во вторник, приходи.

«Кондитерская» оказалась не незамеченным нами конкурентом, а новым инди-рок-клубом, в фойе которого оригинальности ради продавались сласти. У меня восстановилось дыхание.

— Так вот, это, — продолжил он. — Я тут тебе подарок принес.

— Да что ты! Зачем тебе тратиться.

— Это песня. Только я ее еще не записал. Может, она станет гимном твоего кафе.

— А играть ее ты будешь? — спросил я. Нажим был на «ты», но Вик услышал ударение на «будешь».

— Серьезно? Прям сегодня? — Глаза Вика загорелись, и он принялся дергать плечами, высвобождаясь из рюкзака. — Вот это да. Если честно, тут у тебя побольше народу будет, чем я соберу в «Кондитерской». Класс. Где мне тут расставиться?

Я взглянул на Нину, которая тем временем двигалась по залу, умилительно играя в хостессу перед делегацией соседей — ювелиршей из нашего квартала и двумя массажистками, пытающимися говорить с ней на китайском.

— Ладно, — сказал я, выбираясь из-за прилавка. — Без фузз-педалей и без мата. Помоги мне.

Мы с Виком согнали Блюца с красного дивана и поставили тот у передней стены зала, прямо напротив французских дверей, лицом внутрь. Сцена получилась так себе — зрители были вынуждены смотреть на певца сверху вниз, — но Вик не возражал. Он играл в заведениях и постраннее.

Толпа начала образовывать подобие полумесяца вокруг исполнителя. Я силой удерживал на лице концертмейстерскую улыбочку. На самом деле зрелище Вика Фиоретти, гнездящегося на нашем новом диване, меня отталкивало. Его жалкие кеды визжали о белый кафель. Это был не человек, а компактный заразный ком неудачи.

— Внимание, внимание, — провозгласил я, хлопая в ладоши. Вик баюкал покрытую наклейками гитару на одном колене, имитируя настройку. Неподрезанные концы струн, расходящиеся от грифа как кошачьи усы, грозили проткнуть мягкую кожу дивана. Мне приходилось сдерживать себя, чтобы не вырвать гитару у него из рук и не вышибить его на улицу с ее помощью.