Кофемолка - Страница 20

К оглавлению

20

Я наконец понял, что она цитирует чеховскую Ирину, самую замороченную из трех сестер.

— Браво, — сказал я. Мои аплодисменты отлетели эхом от голых стен. Нина насмешливо поклонилась и в ту же секунду перешла на серьезный тон.

— Ты знаешь, — сказала она, опершись на грязный прилавок, — я всегда думала, что Чехов здесь иронизирует. Ирина ведь идиотка, правильно? Но сейчас я почти понимаю, что она имела в виду. Почти.

— Не облокачивайся на это, — сказал я. — Здесь вполне может быть асбест. А ты на свою съемку не опаздываешь?

— Пустяки. И рубашка мне эта все равно не нравится. Слишком корпоративная.

На этом мы обнялись, пара раззяв, среди немых меню, жидкого сыра и сушеных мышей. Наши лица были покрыты пылью — надеюсь, все же не асбестовой, — и я почувствовал ее вкус в Нинином поцелуе.

Глава 2
Апрель—нюнь 2007
Связи с общественностью

О том, что владелец нашего здания был двухметровым израильтянином со вставным глазом, я сообщаю без особой охоты: обычно такие персонажи водятся в произведениях пожиже слогом. Но факт есть факт. Ави Сосна пришел в аренду недвижимости, как многие в Нижнем Ист-Сайде, через торговлю одеждой. С его осанкой — он не то сутулился, не то готовился к прыжку, — его аэродинамическим зачесом цвета и консистенции хлопка, его перекрахмаленными воротничками и клоунскими подтяжками, Сосна сознательно культивировал образ довоенного портного или, выражаясь по-местному, шмоточника. При этом он таковым никогда, строго говоря, не был. Ави прибыл в Нью-Йорк в семидесятых годах и дослужился от приказчика до пайщика в лавке, торговавшей кожей, джинсами и полиэстром по бросовым ценам.

Лавка, «Моды Левенталиса», принадлежала к еле живому портновскому ряду, вцепившемуся в первые этажи закопченных кирпичных пятиэтажек Орчард-стрит. На раскладных столиках вдоль тротуаров лежали пирамидами, как черные яблоки, дрянные носки по три пары за доллар; с нижних ступенек пожарных лестниц свисали дождевики. Когда Ави начал свой карьерный взлет, в задней комнате некоторых из этих заведений еще можно было сшить или на худой конец скопировать приличный костюм. Я сомневаюсь, что сам Сосна хоть раз в жизни вдел нитку в иголку. Что до его глаза, тот был утерян еще в Израиле, доставшись вооруженной группировке одноклеточных паразитов.

История богатства Ави, собранная мной по частям из его собственных скупых высказываний, очерка в районной многотиражке и бесконечной болтовни Берты, была поистине сказочной. К 1982 году Сосна поднакопил достаточно денег, чтобы вырвать из рук хозяина лавки Берни Левенталиса семидесятипроцентную долю в предприятии. Новый режим начался с новой вывески. Когда Берни, в чьей семье магазин был с 1911 года, ее увидел, он издал, тихий сип, и ему пришлось присесть прямо на тротуар. Сосна вырезал «ентал» из Левенталиса. Магазин теперь назывался «Джинсы Левиса» — с такой крохотной «а» на конце, что невнимательному прохожему являлось на редкость достоверное подобие марки Levi's. Витрина синела стопками безымянной джинсовки.

Этот гамбит принес только один заметный результат — Берни продал Ави свою оставшуюся долю в магазине и в негодовании исчез. Впрочем, не прошло и месяца после того, как Сосна перенял бразды правления «Джинсами Левиса», как его интерес к парусине сдулся. Он заметил новую тенденцию, которую его коллеги с Орчард-стрит в лучшем случае игнорировали и которой в худшем случае сознательно противились: постепенный, но верный наплыв темнокожей клиентуры из Гарлема, интересующейся почти исключительно спортивными костюмами. Объяснения этому феномену не было. Ави не любил задавать лишних вопросов, чтобы ненароком не выдать потенциальную золотую жилу. Он предпочитал делать собственные наблюдения, для чего его единственного глаза вполне хватало. Сосна сел на поезд линии «А» и поехал в Гарлем.

Вскоре сутулый, сухощавый Ави, в те годы еще носивший черную повязку на глазу в стиле Моше Даяна, возвышался над собравшейся в круг группой подростков. В центре круга несколько таких же подростков ломались и изворачивались под суматошный ритм, исходящий из огромного магнитофона с огоньками на динамиках. Время от времени один зритель выскакивал из толпы в круг, рядом с танцорами, и читал пару-тройку хвастливых четверостиший, придуманных, кажется, прямо на месте. Остальные отзывались хохотом и пронзительным гиканьем.

— Э, а чё у тебя с глазом? — спросил мальчик, жующий зубочистку.

— Амебы съели, — сказал Ави. — Цыц.

Поодаль еще двое подростков, темнокожий и белая девочка, покрывали кирпичную стену кривой, раздутой, как бы трехмерной клинописью. На обоих были солдатские сапоги и списанные военные куртки, а носы и рты закрывали повязанные по-бандитски платки. Последнее было данью необходимости: над всей сценой витал резкий, кружащий голову запах аэрозольной нитроэмали. Практически все остальные собравшиеся — танцоры, зеваки, виршеплеты — носили спортивные костюмы.

Ави даже не притворялся, что понимает происходящее; ему это и не надо было. Он приехал в Гарлем не развлекаться или выносить какие-то суждения. Он увидел все, что ему требовалось увидеть.

Сосна ехал обратно в Нижний Ист-Сайд на вонючем «А», окна и сиденья которого испещряли нечитабельные надписи и подписи вроде тех, что на его глазах только что малевали подростки. Поганый был поезд, и Ави чувствовал себя так же погано: его язва работала на полную мощность, рубашка набрякла августовским потом, все внутри скрутилось от злости. Вместо того чтобы быть на седьмом небе от только что совершенного открытия, Ави клял себя за медлительность. Все эти спортивные костюмы — ребята уже купили их где-то, у кого-то, а не у него. Он вообще, скорее всего, опоздал к раздаче. В конце концов, как широко могла эта дебильная мода разойтись и как долго продержаться? Не широко и уж точно не долго. Черт, черт, черт.

20